Современная поэзия уже давно не рифмует «кровь» и «любовь», да уже и рифма как таковая и даже ритм безнадёжно устаревают, сегодня рифмованные строки чаще встречаются в рекламе, чем в самой поэзии. Да, современные стихи могут быть без всех этих привычных нам созвучий, ямбов и хореев. Причём речь не идёт именно о «современном искусстве» - словосочетании, произносимом с плохо скрытой иронией. То, что рифмовка перестанет быть интересной, заметил еще тот самый Александр Сергеевич. В его переписках есть рассуждения о том, что количество рифм, по сути, ограничено самим языком, и русский язык, сколь бы велик ни был, на рифмы не очень богат – вот и приходится рифмовать «скуку» и «муку» снова и снова. Пушкин еще в первой половине XIX века предсказал появление поэзии, не ограниченной метрикой и стихотворными размерами: «Думаю, что со временем мы обратимся к белому стиху. Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую. Пламень неминуемо тащит за собой камень. Из-за чувства выглядывает непременно искусство. Кому не надоели любовь и кровь, трудный и чудный, верный и лицемерный и проч.»
Действительно, так и случилось, и в начале XX века русская интеллигенция могла наблюдать торжество модернизма и авангарда, что, конечно же, было ничем иным, как кризисом классической поэтической школы.
А еще позже с появлением Советского Союза прочно укрепилось в массовом сознании идея прикладного искусства. Грубо говоря, это когда «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». В это время так называемое чистое или фундаментальное искусство, решающее свои собственные вечные философские задачи, надолго уходит с главной сцены. И ведь именно в советские годы формировался существующий по сей день список литературы, рекомендованный к прочтению школьникам. Конечно, список пополнялся уже и в новейшем времени, но, на мой предвзятый взгляд, там всё еще не хватает очень многих деятелей искусства. И сейчас хотелось бы поговорить о тех современных и не очень поэтах, включение которых в школьную программу могло бы обогатить обучение. О тех, на ком наглядно можно изучить многогранность, сложность, комплексность поэзии, проследить её изменения и научиться разбираться в современных тенденциях словесного искусства.
Говоря о необычной поэзии, в первую очередь на ум приходит этот эксцентричный, как его назвали бы сегодня, человек. Некоторые современные критики считают, что он был не столько гением, сколько шизофреником, но истину мы уже не узнаем. Зато ясно одно: то, что Хлебников писал сто лет назад, не понимал никто. В «Краткой литературной энциклопедии» прямо так и сказано: Хлебникова понять нельзя. Его стихи действительно очень сложны для понимания на первый взгляд: хромает согласование, предложения построены очень странным образом, огромное количество неологизмов – придуманных слов, а некоторые стихотворения вообще полностью написаны на выдуманном языке! Как это можно понять?
Ключом тут становится сама личность Хлебникова. Он, будучи убежденным пацифистом и, как сказали бы сегодня, человеком мира, лелеял мечту о создании единого языка для всего человечества. «Звёздный» язык должен был быть изобретён на основе русского, и именно «звёздный» язык использует Хлебников в своих стихотворениях. Например, есть у него строчка «Ты поюнна и вабна». Если разобраться, то «вабна» - это не выдуманное слово, а старый и уже практически не употребляемый синоним к слову «привлекательна», а вот «поюнна» - неологизм, в контексте стихотворения означающий «та, которая хорошо поёт». Этот язык становится понятным не на уровне логики, а на чувственно-эмоциональном, и многие критики сегодня говорят о том, что чем больше проходит времени, тем понятнее становятся нам тексты Хлебникова. Достаточно просто упасть в его ассоциативные и звуковые манипуляции со словами и попытаться их ощутить, а не проанализировать. Такой же чувственный подход Хлебников использует в, наверное, самом известном его стихотворении «Бобэоби пелись губы»: это что-то вроде ассоциативного перевода с языка живописи. То есть Хлебников, стоя перед картиной, просто пытался записать то, что он видит при помощи не смыслов, а звуков. Здесь, конечно, нужно учитывать, что ему часто приписывают такое отклонение от нормы восприятия, как синестезия – феномен, при котором раздражение одной сенсорной системы затрагивает другие сенсорные или когнитивные системы. Иными словами, синестеты – люди, которые могут посмотреть на музыку или увидеть, какого цвета речь. У многих, кстати, синестезия присутствует на уровне едва уловимых ассоциаций, и поэтому, если научиться настраиваться на эту чувственную волну, можно легче понять Хлебниковскую поэзию. Или же стихотворение «Заклятие смехом» - всё произведение состоит всего из одной смысловой единицы – слова «смех», всё остальное – его словоформы. Поэт, используя только приставки и суффиксы к одному и тому же слову, смог рассказать целую историю!
Потому что этот поэт во многом определил развитие русского авангарда. До сих пор постмодернисты ориентируются на его произведения, до сих пор деятели искусства пытаются его переосмысливать. Но, на мой взгляд, самым главным его достижением является принципиально новое видение словесности в целом. Кто бы кроме него додумался посмотреть на поэзию не просто с другой стороны, а снизу, сверху, стоя на голове? Как и любого шизофреника, полностью понять его нельзя, но именно поэтому его творчество становится той самой кляксой, в которой можно увидеть что угодно.
«Бобэоби пелись губы…» (1908–1909)
Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй — пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.
«Заклятие смехом» (1908-1909)
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей!
О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!
Смейево, смейево,
Усмей, осмей, смешики, смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
«Там, где жили свиристели…» (1908)
Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
Где шумели тихо ели,
Где поюны крик пропели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей.
Стая легких времирей!
Ты поюнна и вабна,
Душу ты пьянишь, как струны,
В сердце входишь, как волна!
Ну же, звонкие поюны,
Славу легких времирей!
Если Хлебников был своего рода революционером в поэзии, чьё творчество всегда воспринималось неоднозначно, то Айги в этом плане, как выразился известный современный литературный критик Владимир Новиков, «эволюционер». Это значит, что Айги доказал всему литературному миру, что настоящая поэзия не обязана быть скованной метрикой или рифмами, и что самое важное: такая свободная поэзия – это не странность и причуда, а абсолютно естественная форма развития словесности.
Айги всем своим творчеством показал, что у поэзии нет и не может быть никаких рамок. Например, стихотворение «Нет мыши», которое состоит из одного единственного слова: «есть». Или еще более красноречивое произведение:
СПОКОЙСТВИЕ ГЛАСНОГО (1982)
а
И всё. Одна единственная строчная буква. Если можно провести такое сравнение, то это как «Черный квадрат» Малевича. Произведение с бесконечным количеством интерпретаций, глубоко ассоциативное, и при этом абсолютно естественное. Одно это стихотворение может погрузить в раздумья, заметьте, без использования рифм, ритма, слов вообще.
В какой-то степени Айги, конечно же, преемник Хлебникова, именно потому, что его поэзия так же глубоко чувственная. При этом он тонкий философ, основной темой которого становится тема «жизнесмерти». Да, Айги тоже придумывал слова.
Потому что это - так называемая фундаментальная поэзия. То, что принято называть чистым искусством: поэзия ради торжества красоты и эстетики слова, не решающая никаких политических, социальных, экономических, сатирических вопросов. Между прочим, большая редкость в русской литературе.
Поэзия Айги – это музыкальная речь, в которой каждое слово на своём месте, каждый символ доведён до совершенства. Например, в стихотворении «Теперь всегда снега» абсолютно потрясающе использован потенциал русского языка и многозначность его единиц. Стихотворение построено на многозначности глагола «есть», а также союзов «как» и «что». На первый взгляд оно кажется бессмыслицей, но, если прочувствовать и правильно расставить интонации при прочтении, можно увидеть глубокое философское откровение на тему Бога, высшего смысла и веры.
Это в полной мере мировая поэзия, недаром же многие его стихи переведены на другие языки (насколько возможно переводить поэзию), и ими зачитываются люди по всему миру.
ТЕПЕРЬ ВСЕГДА СНЕГА (1978)
Н. Б.
как снег Господь что есть
и есть что есть снега
когда душа что естьснега душа и свет
а всё вот лишь о том
что те как смерть что есть
что как они и естьпризнать что есть и вот
средь света тьма и есть
когда опять снега
О-Бог-Опять-Снега
как может быть что естьа на поверку нет
как трупы есть и нето есть Муляж-Страна
вопроса нет что есть
когда Народ глагол
который значит нета что такое есть
при чем тут это есть
и Лик такой Муляж
что будто только есть
страна что Тьма-и-ЛикЭпоха-труп-такой
а есть одно что есть
когда их сразу нет
— о Бог опять снега! —
их нет как есть одно
лишь Мертвизна-Странаесть так что есть и нет
и только этим есть
но есть что только естьесть вихрь как чудом вмиг
нет Мертвости-Страны
о Бог опять снега
душа снега и свето Бог опять снега
а будь что есть их нет
снега мой друг снега
душа и свет и снего Бог опять снега
и есть что снег что есть
ВЕРШИНЫ БЕРЕЗ – С ДЕТСТВА
И ДО СИХ ПОР (1983)будто
все то же:о
затихание – после
шепота
взгляда
и слуха –(и я забывал это было всю жизнь забывал колыбельную голосом бывшую чтобы всю жизнь вспоминать колыбельную будто безмолвно-первичную духом меня изначально раскрывшую шириться мне обещая свободно без края) –
о
затиханье – (давно уже нет никого):воздух – в вершинах:
берез
Итак, Айги – воплощение чистой поэзии, пиковой, вневременной, оторванной от политической реальности. Пригова же, писавшего в то же самое время в Советском Союзе, уж точно никак не назовёшь вневременным.
Дмитрий Александрович принадлежал к числу тех поэтов, кому приходилось правдами и неправдами выбивать себе право быть напечатанным. Его поэзия во многом тяготела к сатире. Распространение культуры пародии, анекдотичности происходящего, высмеивания официозности и «советского» языка – всё это присуще поэзии и прозе Пригова.
Но если бы он просто высмеивал окружающую его действительность, вряд ли бы он стал интересен литературоведам.
На самом деле, Пригов не реагировал непосредственно на происходящие события, он скорее работал со структурами человеческого сознания. Например, его советские тексты используют официозный язык и тем самым задают жесткие формальные параметры произведений в рамках циклов, и именно это и позволяет Пригову выявлять эти самые структуры сознания.
Он использовал советские реалии в качестве метафор своей профессиональной жизни или даже состояния искусства на тот момент. Например, в стихотворении про дефицит поэт выражает негодование, что ему приходить полдня стоять в очереди, чтобы что-то купить, в то время как кому-то другому совершенно свободно и без очередей выдают огромный кусок «незаконного мяса». Андрей Зорин говорит, что в этом произведении идёт речь о знаменитых поэтах, которые в фаворе у власть имущих и поэтому могут спокойно располагать недоступными благами.
Но при этом, конечно же, Пригов в первую очередь – лирический герой.
Чуден Днепр в погоду ясную
Кто с вершин Москвы глядит
Птица не перелетит
Спи родная, спи прекрасная
Я, недремлющий в ночи
За тебя перелечу
Все, что надо
Что интересно – у него присутствует иногда и рифма, и ритм, но Пригов также не сковывает себя этими понятиями: если мысли тесно, и она не влезает в строчку, Пригов не пытался её подогнать. Он считал, что мысль должна руководить поэзией, а не стихотворный размер.
Этот поэт работал в языково-историческо-бытийном плане, как он сам это обозначил во время переиздания его текстов уже в России. Он не был борцом с системой, хотя и нередко получалось так, что он высмеивал какие-то реалии. Но самое главное, что он был обычным человеком, который жил свою огромную и, конечно же, важную жизнь в Советском Союзе. Он сам определил свой стиль как «соввитализм» - по аналогии с типичными сокращениями того времени «сов» - советский и витализм – некое всеобщее и всевременное понятие жизни. Он в полной мере, в какой-то степени даже романтично, рассказывает о быте обычного гражданина СССР и, мне кажется, это было бы полезно узнать школьникам, у которых уже даже родители слабо помнят эту страну.
Вот я завел себе жилище
В нем объявился таракан
Потом их объявилась тыща
А после целый океан
И я уничтожать их вправе
И дело тут не в равноправье
Не в аналогии сомнительной
С народом и его правительством
Там узел толще и почище
Там все другим порядком шло
Народ завел себе жилище -
Потом правительство пришло
Банальное рассуждение на тему:
если нет Бога, то какой же я штабс-капитанРазве зверь со зверем дружит -
Он его спокойно ест
Почему же это люди
Меж собой должны дружить
А потому что они люди
Бог им это завещал
Ну, конечно, коли нету
Бога - так и можно есть
Поэзия меняется постоянно, и мне кажется, что нужно постепенно включать в школьную программу не только классические стихи, но и что-то более современное. И эти трое, творившие в двадцатом веке, отлично иллюстрируют, насколько поэзия может быть разной и интересной.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.